ЭТО БЫЛО ПОД РОСТОВОМ
Перед вами судебный очерк некогда очень известной и популярной журналистки Ольги Чайковской о кровавых похождениях трёх наших земляков, опубликованный «Литературной газетой» 4 октября 1978 года. Именно он лёг в основу сценария фильма «Грачи» с обаятельным Филатовым в одной из главных ролей. Не буду гадать, почему именно грачами нарекли создатели фильма своих героев. Но Грачи, так Грачи, пусть Пётр и Владимир останутся ими и в этой публикации. Не назову и фамилии  Афанасия, которого улица величала Фоней, Афоней или Фонькой. Я знал его лучше, чем братьев Грачей, но встреч и  пересечений с ним, как и мои сверстники, не искал.
      Несколько неуравновешенный, даже психованный в детстве, ко времени описываемых в очерке событий Афанасий сумел и характер закалить, и мышцу хорошенько накачать. Догадываюсь, что у нас с ним был один «гуру», тоже в те времена очень известный улице человек. Учил, воспитывал этот «педагог» весьма своеобразно. Меня, например, однажды на часок запер в комнате один на один с «неприятелем». Дав вволю нам набить  друг дружке морды, победителя потом он по-царски одарил стопарем водки, побеждённого отправил восвояси.
В очерке описаны далеко не все «полёты» Грачей. Не сказано и о том, как они становились на «крыло». Хотя рассказать тут было о чём. Да и мотивы их деяний даны поверхностно, неубедительно. Удобно для тогдашнего режима. Не только незаурядными бандитами были Грачи. Они, и в первую очередь Афанасий, как бы намеренно и сознательно объявили свою личную гражданскую войну обществу. В их стае было что-то от Пугачёвской вольницы. Как пушкинский Емелька, Фоня предпочёл раз вдоволь напиться свежей горячей кровушки, а не питаться всю жизнь падалью.
Восстать против общества заставили их, по - моему, прежде всего судьбы собственных родителей, на которых советская власть разве что не пахала, в полном смысле этого слова. А взамен…Только боевые ордена, как отцу Грачей, только грамоты, как маме Афанасия, наравне с мужиками крутившей баранку многотонного грузовика, а не достойный заработок, на который можно было бы выбраться из нужды и подневольной «пахоты», обеспечить безбедное, достойное будущее своих детей…Быть, как их родители, безропотной тягловой скотинкой, Грачи не захотели. Вот и пошли не в ногу с толпой, со стадом своей, увы, кровавой тропой с раскольниковским топором в руках. Помните: «Тварь я дрожащая или право имею?»  Но это уже пересказ моенего рассказа «Гражданская война атамана Станичного», который тоже надеюсь, рано или поздно увидит свет.

Рейсовый «Икарус» Краснодар – Каменск подходил к новочеркасской развилке глубокой ночью. Пассажиры,  человек пятнадцать, дремали,  а тот единственный,  кто смотрел на дорогу,  увидел,  что стоит  на ней человек и, согнувшись,  что-то ищет. Когда автобус проезжал мимо,  пассажир заметил,  что человек этот в милицейской форме и на обочине стоит машина «Жигули». Дорожное происшествие замеряет? Но что можно рассмотреть в такой темноте и что замерить? Впрочем, шофер и сам уже тормозил.
Когда они вылезли (было холодно и ветер),  человек шел им навстречу,  а когда подошли – лежал.  Это действительно был милиционер,  молодой парень в куртке,  он лежал на боку с пистолетом в руке.  Сказал,  задыхаясь: «Обстреляли нас… сволочи…» - и попросил, чтобы у него взяли пистолет.  Его отнесли в автобус и только тогда сообразили,  что он сказал «нас». Водитель сдал автобус назад,  осветил фарами шоссе, принялись искать – и нашли в кювете  второго милиционера,  которому помочь уже было нельзя.
У «Жигулей»,  стоявших поодаль,  на малых оборотах работал мотор. Подошли,  заглянули в машину,  там никого не было. Но никому не пришло в голову,  заглянуть в багажник.  Позже в нем нашли мертвого.
«Икарус» гнал по новочеркасскому шоссе. «Скорее», - сказал раненый, а потом: «Я умираю»,  - и при въезде в Новочеркасск умер. Было два часа этой холодной,  ветреной,  злой ночи.
Милиционеры Геннадий Богатиков и Георгий Вернигоров, работники ГАИ, погибли,  выполняя свой долг. Мимо их контрольного пункта на большой скорости промчались «Жигули»,  на свисток не остановились,  и патрульная машина пошла в погоню. Об этом рассказал шофер самосвала,  стоявшего в тот момент у контрольного пункта.
А на утро патрульную машину нашли,  изрешеченную пулями,  с расколотыми,  рассыпавшимися стеклами. По-видимому, бандиты обстреляли из автомата орудовцев,  преградивших им путь, пересели в милицейскую машину и уехали,  оставив свои «Жигули», в багажнике которых лежал мертвый.
Вот дело, которое обрушилось на Ростовских юристов и требовало немедленных действий,  самых решительных, молниеносных.
Легко сказать…
Вопросы,  одни вопросы,  десятки вопросов, но некому было ответить, молчали мертвые и не было свидетелей…
Ищи ветра в поле.
Невольно вспомнилось работникам ростовского УВД дело братьев Толстопятовых, знаменитое дело,  несколько лет назад стоившее им многих сил и бессонных ночей. Эти,  новые,  были,  пожалуй,  почище,  во всяком случае,  начали гораздо свирепее.
Личность человека, лежавшего в багажнике, удалось установить по детскому рецепту,  завалявшемуся в «Жигулях». Связи этого человека (назовем его Н.) были огромны и не всегда чисты, значит,  сведение счетов,  месть – все это вполне можно было предполагать. И даже нашли одного,  имеющего все основания ненавидеть,  но он был ни при чем. Вообще версии возникали (и к тому же весьма правдоподобные), воздвигались и рушились.
Работа шла планомерно,  широким фронтом. В самый день преступления был создан главный штаб во главе с начальником областного УВД  Геннадием Илларионовичем Кольцовым – это значило объединение всех сил и ресурсов Ростова,  координацию действий с другими УВД  страны,  с МВД СССР,  с прокуратурой. Два раза в день,  утром и вечером,  генерал милиции Кольцов собирал сотрудников – работников розыска, следователей,  (хотя дело это подследственно прокуратуре,  следователи УВД также были к нему подключены),  докладывали,  что сделано за день (за ночь),  высказывали версии. Жарко их обсуждали. Дело требовало размаха – скоро сотрудники УВД  отправились по разным городам (по схеме этих поездок из центра – Ростова стрелки брызнули в разные    районы страны).
В напряжении шла работа,  в тревоге выматывала мысль об автомате: такое оружие в руках преступников – это катастрофа.  Одна уже произошла,  другая могла случиться в любой час. А откуда он взялся,  автомат, как могло попасть в руки бандитов это армейское оружие? Стали искать в милицейских сводках – оказалось, был случай,  когда у солдат, ехавших из командировки украли в поезде автомат. И стала тогда «из мрака неизвестности» выдвигаться фигура некоего парня,  пригожего,  обаятельного,  наглого. Может быть он?
А дни между тем шли. Давно похоронили   милиционеров,  погибших на шоссе под Ростовом, народу было много,  шли за гробом жены с детьми,  шли матери. Там и похоронили,  возле шоссе,  как хоронят героев. А автомат, который по ним стрелял,  все еще гуляет по белу свету.
Между тем на экспертов (и Центральной лаборатории судебной экспертизы,  которой руководит Н.Б. Лягушин, и криминалистической лаборатории УВД) обрушилась лавина – им пришлось тщательно «отрабатывать» дверцы автомашин,  вещественные доказательства,  одежду, окурки, содержимое портфеля,  что  в поезде, - путаница следов,  целый хаос следов! Я могла бы (в меру, разумения, конечно) рассказать, как работали эксперты,  что делали,  чего достигли – старший эксперт ростовского УВД Софья Денисовна Колембет (о ее высоком профессионализме я писала в связи с делом Толстопятовых) подробно мне рассказала, например, о технике своей работы, и порошки сыпала, и формулы выводила,  все это было доступно пониманию и безмерно интересно,  об этом можно было бы много рассказать читателю (и как хочется!), но я этого делать не стану – зачем разглашать профессиональные тайны юристов? Скажу только, что в нашей истории работа экспертов  неоценима. Когда читаешь листы дела,  где речь идет об экспертизах – баллистической,  судебно-медицинской и многих других, - поражаешься быстроте и точности ответов, а ведь за каждым – дни и ночи работы,  и какой - ювелирной!  Сперва, эксперты, разобравшись в хаосе следов, четко сказали,  что парень,  укравший автомат, безусловно,  был в «Жигулях»,  где найден труп. Важнейшее открытие! Но на самом существенном участке, экспертизе не хватило материала для выводов,  было много белых пятен, их, увы,  приходилось заполнять догадками. Но,  представьте, как велик был опыт  экспертов, так высоко их профессиональное мастерство, что они догадались. Догадались! И в один прекрасный день (через месяц после преступления),  памятный для всех,  кто занимался этим делом,  было названо имя: Грач. Петр Грач,  двадцати пяти лет,  судим,  живет в поселке под Кустанаем,  сейчас он в розыске,  его ищут. В тот же день в Кустанай вылетел заместитель начальника уголовного розыска ростовского УВД  Николай Георгиевич Зинковский. И вот  что он узнал.
Петр Грач не один,  с ним неразлучен его друг и наставник Афанасий С. Они являются в поселок наездами, неожиданно,  оба маленькие,  спортивные,  отлично тренированные (самбо, штанга),  элегантные, в золотых перстнях. Не пьют,  не буянят, не задираются,  напротив, сдержанны и высокомерны,  но как взведенная револьверная пружина,  готовы ударить, лишь только дотронешься до спуска.  Они в бегах,  но в  поселке живет семья Грачей,  большая – отец, мать, братья,  сестра.

Фигуры в тумане придвинулись - совсем близко!
Николай Георгиевич поехал в  поселок,  разыскал дом. Постучал – ни звука. Два дня назад,  сказали соседи, семья вдруг снялась с места и отбыла,  никому не сказав  куда. В паспортном столе значилось: Киев – Винница.
Зато,  он добыл фотографии. Вряд ли кто когда вглядывался в них с большим вниманием – это не шутка: так долго искать врага и вот впервые увидеть его в лицо. Петр Грач действительно пригож. А в лице Афанасия что-то кошачье,  глаза,  как у  рыси. Говорят,  и сам он быстрый, как рысь. Теперь об этих двоих знали очень много – только где они с нами?
Итак,  семья Грачей. Она отбыла с мебелью и всем скарбом – значит,  должен быть контейнер,  но Зинковский объехал все железнодорожные станции области,  просмотрел вороха квитанций и ничего не нашел.  Предстояло обследовать станции соседних областей, и он начал с Челябинской (если в Киев,  то она по ходу поезда). И угадал: на станции Троицка нашел квитанцию,  по которой Грачи отправляли контейнер в Краснодар,  Красная улица, 63.
Говорят, скоро сказка сказывается,  да не скоро дело делается,  тут, пожалуй,  было наоборот. В тот же день по телетайпу в Краснодар, был передан этот адрес,  в тот же день по нему пошел капитан Власов (из группы ростовчан,  работавших в Краснодаре) и в тот же день на месте дома 63 по Красной улице нашел большую стройку будущего телеграфа. Не было по Красной улице дома номер 63. И все-таки в тот же день Грачей нашли – в тихой зеленой кубанской станице,  где пруд и дремотная речка в ряске и камышах; как раз на берегу речки и построили они маленький домик за довольно большим забором. Ни Петра,  ни Афанасия дома не было,  но через несколько дней дома появился Петр. Запросили заместителя начальника Краснодарского УВД  Анатолия Ивановича Полякова, он тот час же приехал и решил – брать немедленно. 
Тайно расставили вокруг дома людей и послали в дом  записку – в станице,  мол,  милиция,  Петра ищут,  и через минуту стало известно,  что два парня уходят к речке, к камышам. За ними погнались,  и впереди бежал капитан Власов.
Положение было опасным, камыши не далеко. Парни бежали быстро – чем они сегодня вооружены? И если успеют к зарослям,  не ударит ли оттуда автомат?
Парни бежали быстро,  но Юрий Николаевич Власов бегал быстрее. Об автомате он не думал – как и тогда,  в деле Толстопятовых,  не думал о смертельной опасности милиционер Алексей Русов,  который выскочил прямо на бандитский автомат,  или Гена Дорошенко,  который под угрозой автоматической очереди вел в погоню свой «газик»,  - все они говорят,  что в такие минуты не думаешь об опасности.
Власов догонял,  парни по его крику  остановились и подняли руки. Один из них так и шел на него с поднятыми руками.
- Ребята, - говорил он, улыбаясь и неуклонно продвигаясь вперед,  - вы что-то напутали,  ребята.
Но Юрий Николаевич его к себе не подпустил,  а заставил обоих лечь на землю. Один из них был Петр Грач, но второй оказался не Афанасием,  а младшим братом Петра – Владимиром.
Афанасий оставался на свободе,  и опять же,  опять же автомат оставался неизвестно где.
Петр Грач на вопросы не отвечал. И младший,  Владимир,  молчал,  но по-другому. Был очень бледен, все курил,  как видно,  волновался. Ничего,  однако, не ответил, когда его спросили об автомате.
Знаешь, сказали ему,  этот автомат попадет в руки Афанасия, и снова пойдет стрельба. Эти слова, как видно,  произвели впечатление, и он сказал,  что автомат зарыт в лесу под Куйбышевом,  недалеко от сломанного дерева.
И они, чтобы  лететь в Куйбышев,  в машине на аэродром – заместитель начальника ростовского УВД  Андрей Дмитриевич Димитров,  он сидит рядом с водителем,  старший следователь прокуратуры  Кардаш и капитан Власов, а между ними,  прикованный наручниками к Власову,  Владимир Грач. Их машину пропускают прямо к самолету,  ждут трапа,  и вдруг…
Вы думаете опять какой-нибудь бандитский налет? Нет,  не налет,  но нечто столь же неожиданное: бежит к их машине сержант линейной милиции и радостно рапортует Димитрову:
- Товарищ полковник! Телефонограмма: Афанасий убит при задержании.
- Отставить! – рявкает Димитров,  но уже поздно: Владимир Грач слышал.
Афанасий С. действительно был убит при задержании. Милиционеры, оставшиеся в засаде в доме Грачей,  отлично знали,  что его надо взять живым,  но одно дело – заранее разработанные планы,  а другое – живая жизнь. Афанасий готов был к прыжку (вот именно – рысь!),  а в это время к дому подходили еще трое (как оказалось потом, его случайные спутники,  но кто мог знать,  что это не его дружки с автоматом),  тут Афанасий кинулся на милиционера,  стоявшего у двери,  и бандита застрелили.
Но Грачам всего этого знать не следовало: со смертью Афанасия для них открывалась безбрежная возможность валить на мертвого.
Конечно,  жизнь никогда не гарантирует нас от случайностей (сержант был из линейной милиции и не знал,  что в машине Грач),  но какая досада! Едва-едва затеплились с парнем какие-то живые связи – и вдруг, как обухом по голове,  известие о смерти! Что теперь будет,  как он это переживет и как себя поведет?
Вот так и случилось,  что сотрудники ростовского УВД и прокуратуры выехали по точному адресу – «лес под Куйбышевом»,  имея проводником Владимира Грача,  который сидел,  курил и молчал неизвестно о чем.
В Куйбышев трещали морозы,  и южанам из Ростова пришлось несладко в их пальтишках и ботиночках. В лес пробирались сугробами,  и Владимир в конце - концов привел их к какому-то сломанному дереву. Отсчитали указанное число шагов и принялись долбить мерзлую землю.
Все-таки нашли его – ветер в поле. Труды милиции (в основном) были кончены,  начинались (в основном) труды прокуратуры.
Прокуратуре тоже дела хватало. Если кто-нибудь думает,  будто - после того,  как преступник найден,  осталось всего ничего – канцелярия,  оформление на бумаге уже сделанного, -  пусть этого не думает. Вот вам ситуация.  Петр Грач,  который либо лжет,  либо отказывается отвечать; Владимир Грач,  который хоть и выдал автомат,  но видно,  что не устойчив; Афанасий С.,,  который хоть и мертв,  но все же в этом деле весьма активен.   А суд потребует доказательства вины. Работа милиции была блестящей, но всего того, что пришлось пережить ее сотрудникам – их волнения и победы, их интуиция и догадки,  и как вышли на след,  и как, рискуя получить пулю,  бежал Власов, - всего этого в деле не будет. В деле должны быть доказательства, введенные в строгие рамки закона, доказательства вины подсудимых,  каждого в отдельности. Их действительно было трое преступников (двое Грачей и Афанасий),  но следствие до сих пор не знает,  кто стрелял в милиционера, и кто убил Н. ударом ножа.  А тут еще Афанасий убит,  и младший Грач об этом знает – как хотелось сказать ему: «Афанасий жив,  он только ранен». – насколько легче было бы тогда работать!  Но старший следователь ростовской  областной прокуратуры  Владимир Викторович Кардаш (он как раз занимался Владимиром,  с Петром работал старший следователь А.Д. Томашевский) считал невозможным обманывать подследственного.
- Надо, чтобы он не только мне поверил,  - объясняет Владимир Викторович,  - надо чтобы он поверил,  что у меня есть определенные нравственные ценности,  из которых я исхожу в своей работе. Не на словах исхожу,  а на деле. А если он, поверив,  вдруг узнает,  что я его обманул,  тогда все рушится – не только уважение ко мне,  но и самые ценности тоже, и вера в правосудие заодно.
Владимир Кардаш молод (тридцать один),  долговяз,  он великий логик и без всяких церемоний разоблачает малейшую неясность мысли или формулировки, да тут же еще любезно даст понять,  что неясность формулировки – есть неясность мысли, - словом, с ним ухо востро. Увлекается психологией, считает,  что главное в процессе допроса – умение поставить себя на место другого. Сложное дело,  говорю, особенно в вашей профессии. Трудно,  но можно,  отвечает он,  иначе не получится контакта. Контакт – конечно, говорю, но с ним все только усложняется: вы завязываете душевные связи, но и в вас–то, в вас самих в это время сидит охотник,  это ему нужен контакт, ему для охотничьих целей. Так да не так,  отвечает он, я расставляю все по местам в соответствии со справедливостью. Вот, например, Владимир Грач. Я не хотел быть по отношению к нему охотником и загонять его в угол. Я хотел, чтобы он почувствовал правду этого дела,  а правда заключалась в том,  что старший брат  его погубил и что теперь ему, Владимиру,  надо спасать себя. Позиция его эгоизма, разумного,  если хотите,  эгоизма, совпадала с позицией справедливости. Я эту позицию всячески поддерживал.
Хорошее дело логика, но жизнь сложнее логики: Владимир  старшего брата любил,  просто любил, нелогично. Они росли вместе и, как все братья на свете, были связаны тысячью тонких, крепких корневых связей, которые испокон веку, кстати, считают священными. И теперь Владимир должен был рвать эти священные связи и своими показаниями - губить родного брата- вести его к могиле. Вот трагедия, которая здесь возникла, - Кардаш ее понимал. И хотя они никогда о ней не говорили (как и о смерти Афанасия – никогда),  она присутствовала  при каждой их встрече, стояла за каждым словом,  заполняла собою паузы. Понимал следователь, как тяжко сейчас младшему Грачу, - на этом понимании и утверждалось его нравственное влияние, - понимал и все же требовал правды, какой бы трудной она не была.
Владимир рассказывал. Преступление было задумано заранее, и,  когда брат пригласил его участвовать,  он согласился сразу,  никто его не принуждал (правда, так правда,  он и себя не щадил – ведь и ему нетрудно было бы спрятаться за мертвого; он такой возможностью не воспользовался). Они собирались грабить инкасаторов в Куйбышеве,  вот почему именно там зарыли автомат, вот зачем нужна им была машина. Вместе с братом Владимир шил мешок,  огромный, составленный из двух,  зная, для чего он предназначается. Они наняли Н. подвезти их до города, зная, что он живым до города не доедет. В машине он, Владимир, ждал сигнала Афанасия – поворота головы, - чтобы выйти и стать слева у передней дверцы. Но когда Н. был убит,  Афанасий внимательно взглянул на младшего Грача и сказал: «Ничего это пойдет. Привыкнешь». И он,  конечно, привык бы, это недолго, если бы милиция не взяла банду,  когда та была еще новорожденной.
Водителя машины ножом убил Петр,  ночью на шоссе стрелял Афанасий. Когда машина ГАИ загородила дорогу, когда из нее выскочил высокий милиционер и Афанасий открыл по нему огонь – Петр вдруг увидел, что второй милиционер стреляет из окна своей машины и предупредил об этом Афанасия (тот повернулся и стал стрелять по машине). Потом Петр заметил,  что лежащий милиционер еще жив, и опять же сказал об этом Афанасию (и тот стал подходить к раненому, каждый раз делая выстрел). Вот какова была правда.
Показания Владимира Грача все время подтверждались – и вещественными доказательствами,  и экспертизами. Но были в его показаниях факты, которые ничем нельзя было подтвердить, - он один видел, как Петр ударил ножом, он один был свидетелем трагедии на шоссе. Тут очевидная, беспримесная справедливость его показаний была драгоценна, им нельзя было не верить. Но безмерно важно было,  чтобы так же правдиво и точно он повторил их на суде, - если они начнут двоиться или он вовсе от них откажется, возникнут сомнения,  а на основании сомнений суд решать не может.
Между тем на суде Владимиру предстояло встретиться  с Петром.И вот они рядом за барьером на скамье подсудимых, братья. Старший в девичьих кудрях, лицо тихое, сосредоточенное – сидит, о чем-то думает, опустив глаза. Но вот он их поднял (что-то сказал конвойному) и улыбнулся так дружелюбно и ясно, что непонятно нам,  почему вокруг него солдаты, да еще не четыре, как обычно, а человек восемь. Редкое обаяние дала ему природа, отдельное, ни с чем с его натурой не связанное. И глаза – зеркало души, его души не отражают. А напротив надежно ее скрывают. Он отлично знал род оружия, которым наделен,  именно на обаянии на актерских способностях,  на умении «прогнать иллюзию» (его технический термин) и построил он свою жизнь. Потому,  что был «кукольник».
Не думайте,  что он вот так вот улыбался всем направо и налево, напротив,  он был неприступен, когда проходил магазином (к которому отношения не имел),  озабоченный,  деловой, с белой папочкой в руках,  что-то  на ходу бросая продавцам (которых на самом деле не знал). Люди, жаждущие дефицита,   будь то шуба, ковер или мотоцикл,  обращались к нему с робкими вопросами, и он становился все неприступнее, пока не снисходил, наконец,  и разрешал  принести деньги. На свидание выбегал из магазина столь же занятый,  с той же папкой в руке, собственно, в этой папочке и заключалось его ремесло. Когда «клиент» приходил с деньгами, Петр просил его пересчитать, давал бумагу (завернуть),  просил ручку (надписать сумму) а пока «клиент» лез за ручкой, папочка незаметно переворачивалась,   и на ней оказывался точно такой же пакет (это и есть «кукла»),  где были листы бумаги,  нарезанные по формату купюр. Пакет возвращался,  назначалось новое свидание, когда незадачливый охотник за дефицитом должен был вручить деньги нужному лицу. Но на это последнее свидание Петр, разумеется,  никогда не приходил. Вот и все дела. Эти операции не только давали ему доход, но и вечный источник самоутверждения – он презирал людей, которых обманул.
Ведет он себя картинно и все время чего-то требует – то,  чтобы сделали перерыв (он устал), то, чтобы прокрутили снятую во время следствия пленку, то, чтобы сделали замечание прокурору (который сильно теснил его вопросами). Председательствующий Василий Михайлович Квардаков его дерзостей, как бы не слышит, а просьбы его, поскольку они законны, тут же удовлетворяет – и перерыв объявляет, и дает распоряжение прокрутить пленку (только вот замечания прокурору Костанову  не делает, потому что прокурор строго корректен). В зале недовольны, я вижу, люди переглядываются: видали, мол, как у нас церемонятся с бандитом? А потерпевшим – родным погибших, они занимают почти весь первый ряд – видеть это совсем уж невмоготу.
А он чувствует себя героем, Петр Грач. Вот на него направили объектив фотоаппарата, и  он сделал ему навстречу «гав»,  а потом беспечно подставил лицо под вспышку,  как под солнце.
Беспечно? Да что вы,  каждый его взгляд, каждый жест, каждое слово – все это точно рассчитано и имеет единственный адрес – брат.
Младший Грач не похож на брата, он очень худ и невзрачен, если старший бодр и только что не пляшет, то этот бледен и недвижен, в глазах смертная тоска (и я вспоминаю слова, которые он сказал адвокату: «Я хочу одного – достойно умереть»). Когда приходит его черед говорить, еле тянет, везет через силу,  через погибельные паузы. Но главная его мука впереди – встает Петр,  чтобы задать ему свои вопросы. Он  обращается к брату на «вы»,  казнящие, а вопросы его стремительны и атакуют.  И вот уже в медленных, запинающихся ответах младшего начинает двоиться, расплываться правда, вот уж он вроде бы и не видел, как Петр ударил ножом,  вот уж вроде бы  видел как ножом ударил Афанасий. Нам  всем очень хочется, чтобы судья вмешался, как-то защитил,  то ли,    младшего, но судья не вмешивается – у подсудимого есть право задавать вопросы. В показаниях самого Петра Афанасий бегает,  бьет ножом, стреляет из автомата, вертится,  как черт, в то время как братья Грачи присутствуют при этом, недвижны и безвинны. Говорит он хорошо, работает на подтекстах.
- Я потому рассказываю так подробно, - замечает он с невинным видом, - что никто ведь не видел, как было дело, свидетелей-то нет.  И опять это знак брату – нет свидетелей, нет, никто ничего доказать не может, смелей!
Исподволь, очень тихо идет отчаянный нажим на Владимира – а судья? Что же он не видит? Бесстрастен судья.
Брат Владимир ничего не знал, в машине оказался случайно,  да и вообще все произошло случайно: водитель Н. вдруг увидел лежащий в сумке автомат, и Афанасий неожиданно ударил ножом: и стрелять при встрече с ГАИ начал, никого не спросясь. А Владимир вообще ни в чем не виноват. И вдруг в открытую веселый взгляд в сторону брата – что же ты?  Видишь,  я же сражаюсь за нас обоих! Володька!
Да,  они росли вместе, вместе ходили в школу, вместе валяли дурака, да,  старший меньшого защищал. И одно дело рассказывать в кабинете следователю, который хочет правды, и совсем другое – говорить рядом с Петром, которому нужна ложь, чтобы остаться в живых.
И Владимир встает.
- Я хочу сделать заявление,  - говорит он.
С каким напряжением он это говорит!
Ожидание нависло над процессом, ждут судьи, ждут стороны, ждут родные погибших – и мы, в зале, ждем. А Петр сидит в своих девичьих кудрях, тихо опустив глаза, ровно не имеет никакого отношения к тому, что сейчас произойдет.
Неузнаваемым стоит Владимир Грач, он резко выпрямился, и в повадке его появилось что-то надменное.
- Я хочу знать, - говорит он, - где мои мать, брат и сестра?
Это не заявление, это вопрос, а подсудимый не имеет право задавать суду вопросы, но судья Квардаков, как всегда, спокойно и ровно отвечает,  что родные Грачей получили повестки,  в них расписались и завтра приедут из своей станицы.
Владимир садится с явным облегчением. Мы не сразу понимаем, что это значит. И это победа судьи. Вот когда дало плоды его великое терпение, его ровная справедливость (и вот урок тем судьям, которые не умеют сдержать раздражения, скрыть предубеждение, которые порой вступают чуть ли не в перепалку с подсудимым или свидетелем, - если бы Квардаков хоть сколько-нибудь на них походил, его сражение было бы проиграно). Вот когда сработала нравственная точность юристов, их установка на чистую правду. И тут же распалась заготовленная Петром ловушка, которую мы в зале не сразу поняли, а судья сразу понял: какими-то тюремными путями Петр передал брату: «Ты думаешь, с тобой ведут честную игру? А наших всех похватали, мать и сестра в тюрьме». Если бы Владимира хоть раз обманули во время следствия, он никогда не поверил бы судьям, да, наверное, и спрашивать бы их не стал, а теперь одного слова судьи хватило, чтоб поверил совершенно, безоговорочно. Так кончилось это тихое, подспудное сражение за душу младшего Грача. И теперь, уже зная свою силу,  Квардаков снова его поднял и спросил его напрямую:
- Кто ударил ножом водителя?
И Владимир ответил тяжко и окончательно:
- Петр ударил ножом.
В лице старшего ничто не двинулось. Процесс пошел своим чередом, и вдруг (опять «вдруг», но в этой истории то и дело «вдруг»)…
Вдруг все конвойные, сколько их было, кинулись к старшему Грачу, мы видели только, идет борьба, мелькнуло что-то красное – кровь? Да, это Петр крошечным кусочком лезвия, зашитым в край майки,  полоснул себя по животу. («Брат! Смотри, что ты со мной делаешь!»)
Объявили перерыв, вызвали врача,  но странное дело, все отнеслись к происшествию равнодушно. Переглянулись адвокаты, чуть усмехнулся прокурор, парни из конвоя кусали губы: фиглярство, опять «гонит иллюзию». И Владимир с угрюмым презрением смотрел перед собой. Больше не жалел и не верил!  Для него жизнь не спектакль, он помнил удар ножом в машине и выстрелы на шоссе – и на людей в первом ряду не может поднять глаз. Да, мне кажется, я не ошибаюсь, он думает о жизни. Ради чего они губили чужие жизни и погубили свои? Ради денег? В процессе судья спросил Петра, на что он их тратил.
-А вы знаете, сколько стоит в гостинице номер люкс? – спросил тот в ответ не без гордости. 
Вот на что была потрачена жизнь, вот ради чего он крутился,  мошенничал,  убивал в людях доверие (тем, кто раз с ним встретился,  долго казалось, что все кругом воры) и готов был резать, как мясник.
А я возвращаюсь мысленно к тому дню, когда было совершено преступление. Афанасий и братья Грачи в машине, которую ведет Н., ведет, не зная,  что рядом с ним и за спиной у него смерть. Что может сейчас его спасти? Что может остановить его убийц? Доводы разума?  Но их разум поощряет преступление на тысячи ладов. Знание закона?  Но они знают закон куда лучше нас с вами, специально изучали, чтобы нарушать.
И ни один человек на земле не может их остановить, потому что преступление, как и всякое дело, хорошее или плохое, начинается в душе, куда милиционера не поставишь. Ни дальнобойные пушки, на быстроходные танки – одно бы только могло стать у них на пути: их внутренний собственный запрет, жалость к нему, еще живому,  который ничего плохого им не сделал (и ведь есть же у него близкие), жалость, да еще стыд, что они втроем нападают на одного, безоружного, беззащитного. Если бы Петр Грач был способен понять, как гнусно будет на душе  у человека, когда тот развернет его  «куклу», он бросил бы свое позорное ремесло. Да вообще была бы у Петра Грача совесть,  разве он мог бы стать бандитом, с совестью-то?
Его приговорили к расстрелу (Владимира к пятнадцати годам), а у нас к нему жалости тоже нет, и мы в этом не виноваты: он сам ее зарезал тогда, в «Жигулях»,  руками Афанасия С. расстрелял на шоссе.
А дело, которое стоило великих трудов юристам – милиции, прокуратуре, суду, - было закончено.
Машина останавливается перед новочеркасской развилкой. Год назад здесь холодной, ветреной ночью метались люди, сверкали в темноте искры – их высекали автоматные пули,  ударяясь об асфальт. Теперь здесь, чуть поодаль от дороги, стоит камень, вертикальная белая плита, к ней ведет мощеная дорожка.  Говорят,  шоферы, проносясь мимо, сигналят, салютуя камню (я этого не видела, но я видела, как остановился грузовик,  из него вышли двое,  пожилой и молодой,  пошли к камню и долго около него стояли). Геннадий Богатиков и Георгий Вернигоров тут живые – стоят плечом к плечу, и, повернувшись в пол оборота,  смотрят на дорогу. У  подножия камня цветы – привезенные из Ростова гладиолусы и еще другие, с соседнего луга. 

«Знай наших» № 15  от 9 ноября 2006 г. и №16 от 30 ноября 2006 г.