Да, были зимы в наше время!
Февраль 1953 года
Старший брат, как и обещал, вернулся домой через две недели. В гробу.
Мне всю жизнь не хватало старшего брата. Между тем, старший брат у меня был. Как полагается всякому старшему брату, высокий и красивый, смелый, сильный и надежный. Он писал стихи, занимался спортом и мечтал о военном училище.
Я знаю, помню Женю не только из рассказов родителей и его друзей, хотя многие и не верят мне. Говорят: «Этого не может быть, слишком мал ты тогда был». Мой друг, светила каких-то там психологических наук, допуская такую возможность – «прецедентов тому сколько угодно»,- полагает, что моя память о старшем брате – не что иное, как сложный конгломерат из проблесков моих собственных чувств и впечатлений, рассказов взрослых, природной впечатлительности. Как бы там ни было, но я действительно помню брата лет, пожалуй, с шести.
Вот мы мчимся с ним на санях, запряженных в  заиндевевшую от морозца резвую лошадку, «по воду» на родник. Не за водой, а именно – по воду. «За водой пойдёшь – не воротишься», - говорили у нас дома. А за санями бежит, заливаясь радостным лаем, маленькая рыжая псина Шарик. Вот я сижу высоко на дереве в нашем саду и вижу, как по улице идёт девушка, о которой в семье говорят, что она симпатия Женьки. И явно подражая кому-то, во всю свою лопоушью мальчишью прыть ору: «Кого я вижу?». Женя задирает голову вверх, и, то ли не чувствуя подвоха, то ли подыгрывая мне, невинно спрашивает: «Кого?». А я в ответ громко, на всю улицу произношу хорошо знакомое ему имя… Вот здесь же, в саду, мы с двоюродным братцем визжим от восторга, раскачиваясь на той «карусели», что соорудил для нас Женя из своих вытянутых над головой рук и крепкой суковатой палки. Кто-то из нас срывается, за ним тут же шлёпается оземь и другой. Нам очень больно, мы готовы зареветь, но не плачем, терпим. В награду за наше маленькое мужество – ещё и ещё раз летим, повизгивая по орбите нашей любимой «карусели».
Я помню, как однажды осенним днём на весь посёлок разнёсся полный нечеловеческого ужаса и страдания крик, вопль, призыв: «Рятуйте! Рятуйте, люди добрые!». Не успеваю ничего понять, только вижу, как Женя рванулся к озеру, и тут же изо всех ног устремляюсь за ним. На берегу мечутся растерянные, не знающие что делать люди, а Женя уже стремительными саженками удаляется по направлению к камышам, где уже не кричит, а дико хрипит, захлебываясь, пытаясь ухватиться за ненадежное и скользкое днище перевернувшейся лодки - «душегубки» человек. Мне становится страшно за него, за брата. Я закрываю глаза, а когда раскрываю их – Женя уже стоит рядом со мной и, приплясывая на одной ноге, пытается просунуть в штанину другую. Мокрое тело его стянуто узором гусиной кожи, он дрожит, а синие-синие губы пытаются вылепить веселую улыбку, чтобы успокоить меня.
А потом был тот незабываемый февраль пятьдесят третьего года. На воскресенье Женя, как обычно приехал домой из Комсомольца, где учился в последнем, десятом классе: в Бурлях тогда десятилетки не было. Но слово «приехал» сказано по сегодняшней привычке к автомобильным передвижениям. Тогда же основным транспортом был гужевой. Но Женя собой лошадок обременял не часто, пользуясь обычно парой деревянных лыж. Вот и тогда он пришёл домой на лыжах и ушёл из дома тоже на них. Было это 1 февраля 1953 года. Мама, настряпавшая спозаранку всякой вкусной снеди, куда-то вышла по неотложным делам, отец-ветеринар, как обычно, находился в командировке. Мы, детвора, сидели на тёплой печке и видели, как наш старший брат ходил по комнате и явно что-то искал. Наконец он подошёл к нам и спросил, не видели ли мы, куда мама подевала его рюкзак. Мы, конечно, видели и показали. Знали: мама обычно укладывала в него Женины вещи, бельё, продукты. Женя   оделся, закинул рюкзак за спину, подошёл к нам, перецеловал всех, пообещав вернуться ко дню рождения младшей сестрёнки. Затем попросил меня закрыть за ним двери. Я вышел в сени. Женя прямо на полу привязывал лыжи к валенкам. Закончив, отворил входную дверь, постоял малость на крыльце, потом ловко спрыгнул с него, оглянулся, махнул мне рукой: уходи, мол, простынешь, и исчез, как провалился, в белой круговерти разбиравшегося бурана.
Старожилы могут и не помнить тот двухдневный буран пятьдесят третьего. Ведь, считай, все зимы раньше в наших краях были многоснежными, морозными и вьюжными. Бураны, случалось, шли по нескольку дней кряду и наметали сугробы вровень с трубами неказистых дедовских жилищ – землянок. Проснётся хозяин по-деревенски рано, чтобы управиться у скотинки, толкнёт  дверь, а ту – не открыть, закупорена снегом. Чуть ли не неделю приходилось потом откапываться. Но нам тот буран не забыть никогда…
Оказывается, брат наш спешил на традиционный вечер встречи выпускников, кто-то его очень ждал, кому-то он был  очень нужен именно в этот день, именно в этот вечер. Мама не пускала Женю, потому и рюкзак спрятала, разбирался буран. Но брат, воспользовавшись её кратковременной отлучкой, всё же ушёл туда, где его ждали, и, прежде всего, к той, которая его ждала. Уверенный в себе, своих силах…Мама, вернувшись и не застав дома Женю, тут же подняла на ноги все Бурли, весь Комсомолец. Уже через час-другой после ухода Жени в белую мглу, понеслись, полетели по степи, звеня колокольчиками, тройки: догнать, перехватить, спасти, помочь смельчаку, бросившему вызов стихии. Но тщетно. Нашли его только две недели спустя лыжники. Под глубоким снежным сугробом. У ближних к посёлку  колков. Чтобы достичь цели, Жене оставалось только спуститься с бугра и перейти речку. Кто-то из надеждинских доярок, как потом выяснилось, слышал его крики, призывы о помощи, но отравиться на помощь гибнущему человеку никто так и  не отважился. Домой Женя вернулся, как и обещал: через две недели, в первую годовщину со дня рождения сестрёнки. В гробу. Всё Бурли вышло проводить его в последний путь, а в Комсомольце до Цыганского переезда – вся школа.
Я не мог принять эту смерть. Мне всё казалось, что в холодную яму положили и завалили промёрзлыми комьями земли кого-то другого, по ошибке приняв его за моего Женю. Я долго ждал, что однажды отворится дверь, и… Чуда не свершилось. Я живу без Жени уже гораздо больше, чем он сам прожил на белом свете. И всё это время мне так не хватало старшего брата. Может быть, не хватает его и сейчас… 

Февраль 1960 года
Пролежав без сознания двое суток под снегом, Андрей Претцер не иначе как чудом остался жив.
Это произошло в феврале 1960 года. В котельную Смирновской МТС всю зиму уголь подвозили из Пешковки на двух самосвальчиках ГАЗ-93 водители Андрей Претцер и Александр Рудоманов, которым  помогали грузчицы Мария Шмидт и Нина Тормашева. В тот февральский день ничто не предвещало беды: трещал обычный  в наших краях морозец под двадцать, дул небольшой ветерок. Но уже в полдень, когда четвёрка завершала погрузку, ветер усилился, пошел снег. Посоветовавшись, Претцер, Рудоманов, Шмидт и Тормашева решили всё же добираться домой, надеясь проскочить 25 километров, отделявших Пешковку от Смирновки, до бурана. Но благополучно преодолеть удалось лишь примерно половину пути, где-то у Караванного (этого посёлка уже нет на карте) на них обрушился сильный снегопад. Машины стали по очереди буксовать. Водители не успевали перецеплять троса, вытаскивая друг друга. Но вот грузовичок, за рулем которого  был Претцер, сел, что называется, капитально. Ничего не оставалось, как всем четверым продолжить путь   на машине Рудоманова. Но вот и она стала буксовать в рыхлом снегу. Как не старались Претцер с женщинами помочь машине выбраться из заносов, толкая её сзади и сбоку, в конце концов застряла и она.
К тому времени стемнело. Из-за сильного снегопада вокруг не было видно, как говорится, ни зги. Ориентироваться можно было только по ветру. Всё же, посовещавшись, решили идти. Ведь  Караванное, по их мнению, было совсем рядом. Пройдя немного, Рудоманов вдруг засомневался в правильности выбранного направления и в одиночку отправился в другую сторону. Шмидт, Тормашева и Претцер продолжали пробиваться прежним маршрутом. Неожиданно  Претцер упал и не поднялся. Женщины, протащив немножко его на себе, быстро выбились из сил. А когда им показалось, что он умер, оставили мужчину лежащим на снегу (он был в валенках, шапке, полушубке, но без варежек, которые потерял, толкая грузовик) и, обливаясь слезами, отправились дальше. Изрядно покружив вокруг села, женщины всё же сумели добраться до Караванного, где их отогрели, накормили, оставили отдыхать.
Утром всё взрослое население Караванного, рабочие Смирновской МТС, старшеклассники прочесывали участок степи между Караванным, Пешковкой и Полтавкой. Через несколько часов был обнаружен Александр Рудоманов, увы, мёртвым, с паяльной лампой в руке. Когда домочадцам Претцера сообщили об этом, они
потеряли последнюю надежду на счастливый исход, готовясь к самому худшему.
- Помню, как я испугался, увидев маму  абсолютно седой. Ведь у неё до той страшной ночи, когда она глаз не сомкнула, волнуясь за сына, не было ни единого седого волоса в голове, - вспоминает Владимир Андреевич Прецер, брат Андрея, которому было в ту пору 13 лет.
Поиски продолжились и на следующее утро, когда оставалось надеяться только на чудо. И чудо это случилось! Из Пешковской больницы ближе к вечеру позвонили в контору Смирновской МТС. Сообщили, что Претцер у них и нужен кто-то из родных для ухода за ним. Оказалось, причиной его неожиданного падения там, в  буранной степи, на глазах у растерявшихся женщин, стало отравление газом, которым он, вероятно, отравился, толкая грузовик со стороны выхлопной трубы. Очнулся он только на вторые сутки, часов в 15. Хотел встать на ноги, но не смог, удалось только приподняться на колени. Андрей огляделся. Он лежал между двумя болотными кочками, присыпанный приличным слоем снега. Буквально в полметре от себя обнаружил следы гусениц прошедшего бульдозера и целое множество людских следов. В сотне-другой метров от себя Претцер разглядел дом и человека, копошащегося во дворе. Хотел крикнуть, позвать на помощь, но из простуженного горла вырвался только глухой хрип. Тогда Андрей стал качаться из стороны в сторону, чтобы таким образом обратить внимание на себя. Страшно при этом боясь упасть и уже больше не подняться даже на колени.
К счастью, житель Караванного Иван Погорелов, который как раз в это время управлялся в своем хозяйстве, тот маятник, что изображал погибающий человек, заметил, хотя сразу и не понял, что это такое. Быстро запряг лошадь в сани-кошёвку и, прихватив с собой на всякий случай жену, полетел за околицу разбираться…
Остальное уже известно. Осталось только сказать, что после трехмесячного лечения Андрей Претцер выписался из больницы, лишившись лишь двух отмороженных пальцев на правой руке. До самого отъезда Андрея в Германию Погореловы и Претцеры дружили семьями, и величал Ивана Погорелова Андрей Претцер не иначе как братом. В сентябре будущего года Андрею Андреевичу исполнится 80. Он регулярно обливается холодной водой, совершает длительные прогулки на велосипеде и не знает, что такое зубная боль. 

Владимир Прецер, с. Смирновка
«Знай наших»№ 21,8 февраля 2007 г.