Михаил Боронин:
«Бутылка в фуражке Ленина была. Но находилась  там недолго».         Автор настоящей публикации - старожил райцентра  М. А. Боронин, должность которого по жизни была одна: рабочий человек. Интересно и увлекательно рассказывает Михаил Алексеевич известное только ему одному о событиях, известных всем. О знаменитых и не очень людях, с которыми ему довелось делать одно дело. На мой взгляд, сегодня перед вами – одна из лучших публикаций «Знай наших». И большое спасибо Михаилу Алексеевичу за неё. По возможности я стремился сохранить все особенности авторского стиля изложения.
Наступил 1977 год. Вся страна готовилась отпраздновать 60-летие Октября. Бюро нашего райкома партии решило к этой дате поставить памятник Ленину на центральной площади. Ещё в 1976 году обозначили место будущего памятника камнем и стали всем районом собирать на субботниках деньги на Ленина. В Москву договариваться со скульптором послали Н.И. Хмеленка, возглавлявшего тогда коммунхоз. (Хмеленок, кстати, вскоре был уволен, без права на работу в районе, за неосторожные слова,  высказанные  главе района по поводу расхода средств, собираемых трудягами). Николай Иванович договорился с известным скульптором Николаем Андреевичем Щербаковым и привёз с собой метровую модель будущего памятника.
Местом для увеличения модели выбрали МТМ птицефабрики. Из Москвы прилетели увеличители (профессия такая). Разметив модель точками и пронумеровав их, стали варить каркас будущего памятника. Сварщиком был кто-то из рабочих фабрики, а кто именно, не помню. Я тогда работал в коммунхозе. В один прекрасный день вызвал меня вместе  с другим рабочим Мигутиным к себе прораб Н. Крылов. Посадил в машину и привёз на птицефабрику. Познакомил с москвичами и сказал: «Вот ваше рабочее место!». И стали мы месить огнеупорную глину и лепить её на каркас памятника. Чтобы глина не проваливалась, изнутри обшили каркас досками. Сколько дней мы лепили, не помню, но памятник из глины получился неплохой. Закончив свою работу и получив расчёт, увеличители уехали. Мы стали ждать Щербакова, дважды в день поливая модель водой, чтобы та не высохла и не потрескалась.
Однажды, когда мы как раз усердно занимались поливом, в МТМ зашёл мужчина в шарфике и беретке.
- Как дела, мужики? И почему пьём воду? (Мигутин как раз пил воду из шланга), - сказал он прямо с порога. – Давай, раскрывай памятник, а ты, - обратился ко мне, протягивая деньги, - сходи в магазин и возьми на все сухого вина.
Так мы познакомились с Николаем Андреевичем Щербаковым. И началась работа. Загнал он меня на леса с лопатой, а сам снизу, отойдя подальше, покрикивает:
- Видишь? Здесь руби (показывает на себе, где именно «здесь») и не стесняйся… А теперь здесь лепи… 
Покричит, покомандует, потом сам взберётся на голову, что-то там поправит, слезет и вновь на меня покрикивает. А Мигутин, он мне в отцы годился, поворачивал модель, которая стояла на вращающейся вокруг своей оси платформе. И так дня четыре. До обеда работаем, потом – домой. «Глаза устают, - говорил Щербаков, - голова начинает болеть». После обеда он заходил ко мне домой, и мы с ним шли на речку, а с речку – в баньку, которую он очень любил.
Закончив доработку, Николай Андреевич пригласил фотокорреспондента сфотографировать модель, сравнивал фотографии с малой моделью. А потом сказал фотографу, чтобы все снимки были уничтожены, мол, это рабочие фотографии, нечего их хранить. Районное начальство, прежде всего, первый секретарь райкома А.В. Федякин и председатель райисполкома В.П. Гапон, навещали нас чуть ли не каждый день, следили, как идут дела. А потом собрали художественный совет, всё районное руководство, и порешили: памятнику быть. Метровую модель мы с Николаем Андреевичем увезли ко мне домой, а он сам улетел в Москву за рабочими – форматорами. Мы же с Мигутиным, ожидая их, всё неустанно поливали глиняную модель.
Но вот наконец форматоры: Владимир Петрович Кожухов и Борис Александрович Румянцев приехали  и начали снимать с глиняной модели форму по частям. Сначала закрепили её медицинским гипсом. Причём разводили гипс в разрезанном пополам детском мячике, а потом раствор плескали на модель. Ведь много гипса сразу не разведёшь – быстро застывает, а так если что и застынет, мяч вывернул и - мяч чистый. Чтобы разделить модель на части, брали жестяные пластины и вставляли их в модель, смазывая их при этом солидолом, растворённым в соляре, так называемым шамотом. Сняв гипсовую форму, нужно было отлить затем бетонную форму, чтобы по ней чеканить в металле. По технологии модель из гипса надо было отлить во всю высоту памятника. Но времени было мало, и мы отлили отдельно две ленинских головы: одну из гипса, другую – из бетона.
Обедали мы в столовой МТМ, получая талоны по 20 копеек. Готовили повара вкусно, но однообразно, потчуя почти всегда утками. В выходные дни столовая не работала и нам на дом выдавали по две утки. Щербаков, когда был с нами, тоже наравне со всеми получал эту пайку. Только он всегда отдавал уток мне, чтобы я их передал своей супруге с просьбой что-нибудь приготовить. Людмила их, как говорится, и варила, и парила, и в духовке жарила. Но больше всего Щербакову нравился бешбармак.
Когда приехали чеканщики Василий Нечаев и Володя (фамилию, увы, не помню), бетонную модель перевезли на завод, оборудовав мастерскую позади кспериментального цеха. Проблема заключалась в том, что никто не знал марки  нержавеющей стали, из которой можно чеканить памятник. Первая партия нержавейки оказалась жёсткой. Её решили отжечь. Таких больших печей на заводе не было, и сталь обожгли на Троицком дизельном заводе. Но листы получились чёрными и их забраковали. Так получилось потому, что наш памятник был  всего второй памятник из нержавейки на весь Советский Союз. Первый установлен в Ленинабаде.  Мне его, кстати, довелось увидеть несколько позже, когда ездил туда за мраморной плиткой для Бурлей.Привезли другие листы стали, и они подошли.
Володя и Вася объяснили нам с Мигутиным как надо чеканить. Вроде, ничего сложного: берёшь лист, вырезаешь по размеру, накладываешь на бетонную модель, закрепляешь и бей себе молотком. Но вскоре стали болеть кисти рук. Приехали врачи, осмотрели нас с Мигутиным и велели забинтовать кисти эластичным бинтом. Забинтовали, и пошла работа дальше. Завод помогал всем и во всём, оперативно изготавливая по просьбе бригадира все необходимые нам  приспособления. Обращались мы, как правило, напрямую к директору завода Медведеву. А  сварщиком на аргонной сварке к нам был приставлен Волков Владимир. На первых порах они на пару с бригадиром находили время и на, так сказать, побочный заработок,  умело «клепая» из кусков нержавейки  плоские фляжки – баклажки, которые быстро расходились.
Наконец все детали памятника были отчеканены. Я привёз из дома модель памятника и мы начали сборку. Это оказалось непросто. Внутри памятника проходят две вертикальные трубы от ног до макушки. К ним и нужно было уголками крепить листы с фрагментами. Работать внутри памятника было неудобно. Листы приходилось крепить не по порядку, а выборочно. Внутри памятника я, Василий Нечаев и Мигутин работали по очереди. Бригадир находился снаружи и команды нам подавал через переговорное устройство. Голову Ильича бригадир отчеканил, но почему-то не сваривал. Приезжали Федякин с Гапоном и всё спрашивали за голову. Бригадир показывал заготовки, но почему-то тянул время до конца сборки фигуры.
Так как нам не удалось хорошо закрепить каркас изнутри, то едва не сели в калошу.
Уже почти готовый безголовый памятник вдруг перекосило вправо. До открытия памятника оставались считанные дни и мы работали, не уходя домой, дремали по очереди в термичке. Приехал Николай Андреевич и стали мы мозгами шевелить, как исправить положение. Вскоре с помощью верёвочной скрутки памятник удалось выровнять, но под правой ногой и полой пальто получилась гофра (складка). Пробовали выровнять её, да ничего не получилось, и тогда поставили на том месте заплату (её и сейчас видно). Сварщик Волков уволился. С его сменщиком, фамилию которого опять же не помню, довели дело до конца. Зачищать швы после сварки прислали рабочего из АТЭП (фамилию забыл). При зачистке шва разорвался камень наждак и рассёк рабочему щёку, оставив тем самым ему отметку на всю жизнь.
Строили памятники, как вы сами понимаете, не ангелы с крылышками, а обыкновенные работяги. Москвичи все, как один, отметились в нашем вытрезвителе. Не обошёл он и нас, местных. Случилось это 6 ноября. Монтажники завода подготовили памятник к транспортировке памятника на площадь в стоячем положении. Транспортировали его поздней ночью, обвязав верёвками. Милиция выставила оцепление. Выехав с завода, мы с Щербаковым заехали к нему в гостиницу, где понемногу выпили и он дал мне две бутылки водки с собой угостить ребят. Пока памятник монтировали, нас с ребятами в райкоме Федякин тоже угощал водкой и поил горячим чаем. На улице было холодно, и монтажники тоже то и дело забегали в райком погреться и попить чаю. Не успел Федякин нас проводить домой, как возле «Детского мира» взяли меня под белы рученьки и отправили в «трезвяк». Утром 7 ноября, рано подняв, менты вернули мне бутылку и приглашение на трибуну. На площади подхожу к Щербакову с Федякиным, а они спрашивают, почему я в рабочем на праздник заявился. Я и объяснил им почему. Федякин велел Гапону разобраться и чтобы никаких бумаг на производство. Разобрались: лишили тринадцатой зарплаты.
Деньги москвичи и я с Мигутиным получали в коммунхозе. Не знаю, по сколько им выплачивали, а нам – по 130-140 рублей в месяц. Правда, после открытия памятника получили мы с ним ещё по 250 рублей. Форматоры, когда уезжали, скинувшись, дали мне 300 рублей, а один, сняв со своей руки, подарил на память часы. В.П. Гапон обещал по окончании всего ещё по полушубку за наши деньги, но при дележке нам тех полушубков так и не досталось.
Для того, чтобы протереть мраморную плитку на пьедестале, привезли флягу спирта. Так протерли: кто в корыто с раствором угодил, а кто и на машине в свои ворота закрытые заехал. Мы от того спирта были далековато, но и нам немножко перепало. После открытия Федякин подозвал к себе Ефименко, сменившего Хмеленка, показал на нас и распорядился идти с нами, куда только пожелаем. В ресторан мы не захотели, набрали всего и пошли в гостиницу отмечать. После праздника Н.А. Щербаков сказал мне, что могу забрать на память метровую модель Ленина, но, когда попытался вывезти её с завода, остановил Медведев. Мол, здесь делали памятник, здесь пусть модель и останется.
На другой год памятник закрыли на доработку. Нужно было обработать швы кислотой и заварить отверстия на голове, через которые краном поднимали и устанавливали. После произведённых работ заметили трещину на правом плече. Сварку аргонную к тому времени уже разобрали, и тогда развели густо серебрянку, вырезали кусок плотного картона и, обмазав картон краской, подняли меня  на кране заделывать трещину. Не знаю, заварили ли ту трещину потом, или, может, по сей день так стоит.
Да, вот ещё о чём нельзя не сказать. Слагали байки по посёлку, будто бы в фуражке у Ленина лежит бутылка. Бутылка водки и впрям там была, но когда мы устанавливали голову, Василий Нечаев достал её: очень она нам тогда требовалась. Так что в ленинской фуражке ничего нет.
Связь с Щербаковым я не терял. Ездил к нему неоднократно: и когда был в отпуске, и когда посылали в Москву от завода за крепителем для литейки. Расскажу об одной из таких поездок. Николай Андреевич делал мраморный бюст Брежнева к его 75-летию по заказу Актюбинского обкома партии. ( Кстати, по заказу тех же актюбинцев, Щербаков изготовил к 70-летию Кунаева барельеф с профилями Кунаева и  Брежнева, обращенными друг к другу).  Утром приехал секретарь из Актюбинска посмотреть бюст и остался доволен.
- А это кто? – спросил актюбинец, заметив меня.
Узнав, что я из Кустаная (Щербаков меня почему-то всем представлял как своего племянника), гость сообщил нам о том, что сняли Бородина. Якобы за то, что он отказался сдать в счёт очередного казахстанского миллиарда  семенное зерно. Мол, без того область выполнила полтора плана.  Затем актюбинец пригласил меня поехать с ним в ЦК дарить подарки. На вопрос, кто меня туда пустит, тот ответил так: «Пойдёшь от трудящихся! Только паспорт с собой захвати». Рассказал он нам и о том, что вместе с бюстом Леониду Ильичу актюбинцы собираются подарить ещё и волчьи унты с золотой пластинкой «Актюбинский обком партии», а то, мол, Брежнев обижался, что все ему только одни бюсты и дарят, могли бы и чем другим порадовать.
- Попал, выходит, Актюбинский обком под каблук, - ляпнул я, не подумав, тут же нарвавшись на предупреждение нигде больше так не говорить.
До ЦК еще оставалось время, и мы с Щербаковым поехали к знаменитому советскому скульптору Александру Павловичу Кибальникову, которого Щербаков по-свойски называл дедом. Познакомились, сели за стол. Я увидел большую фотографию памятника Сталину и спросил, что это. «Всё, что осталось от хрущёвской оттепели», - ответил Кибальников, который, как оказалось, именно за этот снесённый памятник получил в своё время Сталинскую премию. Заговорили о Брежневе, его юбилее.
- Я частенько бываю в Кремле, - заметил Кибальников. – И всё думал, что Брежнев без бумажки слова сказать не может, а однажды он нас целый час стоять заставил, пока говорил.
- А как там, в Кремле? – поинтересовался я у него.
- Миша, вы смотрели «Трёх мушкетеров»? Вот так и в Кремле. Интрижки и борьба за власть.
Мы уже уходили, когда Кибальников остановил меня. И со словами:  «Что бы подарить тебе, Миша из Казахстана? – протянул алюминиевый бюст Ленина. – Вот разве его, больше нечего». 
На встречу в ЦК из-за пробок на улицах мы опоздали. Актюбинский секретарь потом нам рассказал как было дело. В брежневской приёмной бюст сначала просветили и унесли в одну из дверей. Унты унесли в другую дверь. Через некоторое время вышел человек и сообщил, что унты подошли, и Леонид Ильич сказал «спасибо». На этом вся церемония вручения подарков и закончилась. На другой день Щербаков уговаривал меня посетить Большой театр: «Сядешь в директорскую ложу, посмотришь на жён и отпрысков правителей, обвешанных бриллиантами». Я не соглашался, мечтая попасть в Театр эстрады на бенефис Пугачевой. С помощью знакомого Щербакова полковника с Петровки, 38, вроде бы договорились с администратором о контрамарках, но когда пришли в театр, администратора так и не нашли. Наверное, скрылся. Много таких желающих, как мы, наверное, у него было.
Так и  не попав ни в Большой театр, ни в театр эстрады, отправился я домой с пятью палками финского сервилата, коробкой доселе невиданных мной конфет и бюстом Ленина, подаренным Кибальниковым. Мой дядя Николай Алексеевич Проскуряков, работавший тогда заведующим райфо, выпросил тот бюст себе в кабинет. Обещал вернуть, уходя на пенсию. Но не вернул. Так видно где-то там в райфо кибальниковский подарок и затерялся, если не сдали на цветмет.
Жалко, конечно, что убрали Ленина с площади. Он был как визитная карточка Комсомольца. Но нет уже Союза, и Комсомольца нет. Всё поменялось, и, может быть, всё так и должно быть…
Знай наших» № 26, 19 апреля 2007 г.  (Фото у ленинской головы)